ЛЕНИНСКИЙ ПРОСПЕКТ в тульской глухомани
достоверные факты силы космоса и непознанного
В 1982-м году, летом, подмосковни-чал я в санатории под Звенигородом. Леса там роскошные, воздух дивный. И познакомился с могучим человеком, много старше меня - лет пятидесяти -русоволосым, синеглазым, аршиннопле-чим. Звали его Петром Иванычем и был он мудрым врачом-костоправом, хирургом, психотерапевтом. Волшебником. Надежный, основательный - скала, но с застенчивой улыбкой и облачными глазами духовидца.
Как-то раз, когда июльский вечер случился томительно нежным, словно влюбленная желанная женщина, мы с Петром Иванычем, наплевав на казенный ужин, направились в лес, нашли тихую полянку и, разведя костерок, принялись печь картошку, разговаривая мельком о вещах посторонних. Откровенность, доверительность, как это всегда и бывает, сделалась вдруг, возможно, и от слабого шелеста ветра в прохладной траве; только что сидел рядом случайный знакомый и вот он уже готов броситься к тебе на шею...
- Расскажу тебе одну байку, - сказал Петр Иваныч и чуть смущенно подвигал чугунным плечиком, - а ты уж, как хочешь. Представь себе, три года назад пробил я - чего мне это стоило! -свою голубую мечту: реабилитацион-ную клинику-санаторий под Москвой с народными методами лечения. Сам знаешь, как смотрят на эти дела, но брал я себе совсем уж безнадежных: после тяжелейших автокатастроф, каскадеров передробленных, спортсменов. У кого сломан позвоночник, у кого ноги ампутированы. В общем, наверное, потому и разрешили - больше никто возиться не хотел. Хвастаться не буду, но пошли наши дела - сам диву давался; такие искалеченные вставали - никто не верил. Ну, тут уж как водится: на чужой каравай... Прислали мне одного мым-рика - секретарем парткома. Тишком, шепотком, смотрю: одна комиссия, другая, выговор, уволили приказом райзд-рава двух прекрасных врачей - моих друзей. Уж как бился - без толку: у нас если со света сживают, то всерьез и со знанием дела. И - грешная сила - пошло тут все кувырком. Умер отец -крепкий был старик, сын бросил медицинский - шалопай, жена заболела - еле выходил, на работе - просто чума...
В общем, брат, дрогнул я, честно скажу - сдрейфил и решил досрочно податься к Господу Богу - благо, ружьишко у меня охотничье смазано, в полном порядке, так я вздумал устроить несчастный случай на охоте, чтобы уж совсем не срамиться. Плюнул в морду своему секретарю, попрощался с женой и рванул в родную деревеньку, где недавно похоронил отца - в тульскую глухомань.
Явился, стало быть, подмел избу, истопил печь. Деревенька-то и раньше была невелика, затем все разъехались, остались три древних старика. Зажег свечу, выпил на помин своей заблудшей души стакан водки и лег спать. Снов не помню, только чуть посветлело за окошком, собрался я, налил в стакан немного водки, прикрыл хлебом - вечный грешник, затем оглядел избу в последний раз, ружьишко на плечо закинул, вышел на крыльцо, да и застыл, открыв "варежку" дурацким дурнем.
Село наше расположилось на двух пологих холмах, посередине овражек, упирающийся в лес - густой, протяженный. Без провожатого лучше не ходить - болот много. В общем, глухомань.
Ну так вот, вышел я на крыльцо, а деревеньки-то моей как не бывало. Вижу широченный городской проспект
- дома светлые, высокие уходят вдаль, в окна тычется солнце, и весь он купается в солнечном свете. Глаза протер
- стоит, проклятый, словно так и надо, не пропадает. Я бочком шасть обратно в избу, гляжу - все то же, вот и рюмочка моя стоит, в окошко смотрю - травка зеленеет, холмы крутобокие там, где им и положено, стариковские хибарки к земле клонятся. Что такое! Дверь приоткрыл - город: белый, словно бельмо.
- Ага, - соображаю, - фобии начались, глюки, а и ладно: тем более пора кончать - по крайней мере, близким возни меньше. Проспект так проспект - куда-нибудь выведет. Иду по проспекту, пощипываю себя потихоньку - кабы сон, так нет, куда там, когда на тот свет отправился; пустынно - ни души кругом, ни одной машины, только залитый солнцем белый проспект. По левую сторону огромный "Дом мебели", магазинчики, резвятся солнечные зайцы. Подошел я к одному дому, пальцем потрогал - настоящий, подлюка, бетонный, не растаял, и табличка на нем совсем уж издевательская: Ленинский проспект, 106. Значит, следующая остановка - Канатчикова дача.
Совсем было паруса мои повисли, как вдруг краем глаза улавливаю некое движение. Оборачиваюсь - некий типус улепетывает дворами.
- Товарищ, - кричу, - погоди, будь человеком, - и за ним.
Он было остановился, затем опять припустил. Дворы - не дворы: все как-то размыто, туманно, трудно вдруг стало идти, ноги сделались пудовые, вспотел, как бобик.
- Да погоди же ты, чучело, - зову беглеца. И он встал. Не поворачивается. Я к нему - а уже и тело все ноет, болит, будто воздух обрел плотность воды. Насилу доковылял, и тут он мне светлый лик свой кажет...
Петр Иваныч поворошил в костре картошку. - Что? Я это, понимаешь, сам себя догонял. Морда ошалелая, глаза бессмысленные, губы трясутся, всклокоченный. Тот еще видок. Да ладно бы! Этот мой напарничек не имел объема, совсем не имел, словно его вырезали из фотографии в полный рост и пустили гулять по свету. Он смотрел на меня с ужасом.
- Ну уж дудки, - хриплю, - помирать, так вместе, - снимаю ружье и долблю ему прямо в живот. Он валится на землю, а я чувствую: зверски заболел живот, к тому же совсем нечем дышать, еле стою и, вообще, сейчас грохнусь вслед за этим пугалом. Бросаюсь обратно, падает с башки кепка и нет сил нагнуться и поднять; еле шевелю ногами, сердце ревет - вот-вот дуба дам.
- Ну так ты же этого хотел, - издевательски смеется кто-то неважнецкий, по лицу ползают капли пота. - Ты же сам хотел...
Только добежать, еще чуть-чуть, и вот я опять на пустынном солнечном проспекте. Все прошло. Усталости как не бывало. И можно опять идти умирать. Перевожу дух и медленно бреду вперед. По-прежнему тишина. Нет машин, нет людей, только солнце. Потяжелело ружье за спиной. Все-таки надо скорее кончать, это зашло слишком далеко...
Внезапно страшный крик разодрал тишину в клочья. Я кинулся на звук и, не пробежав и двухсот метров, замер подле одного из белых домов, с ужасом увидав, что там, держась за перила балкона четвертого этажа, раскачиваясь висит человек. Это был мужчина, более того, он настолько напомнил мне Михаила, что хоть вой... Миша. Пожалуй, не имел я более трудного и в то же время успешного, упорного, настырного пациента. Раллист. Тяжелейшие травмы:
повреждения позвоночника, лишился обеих ног. Полтора года бился с ним:
подлечил позвоночник, заставил парня выйти из состояния жесточайшей депрессии, потом он учился ходить на протезах... Михаил. Еще одно наваждение.
- Ты, кажется, безнадежен, док, - подумал я и кинулся к дому. Номер 112 - крупные черные цифры на грязно-белом фоне. Внутрь, быстрее. Черт: лифт не работает. Разгильдяи. Второй этаж, третий, наконец-то квартира девятнадцать, дверь не заперта, скорее же, старый осел. Это и вправду Миша, почему он висит на перилах - неужели опять депрессия?
- Что же ты так, Михаил! - кричу, выскакивая на балкон. Хватаю беднягу за руку и отчаянным рывком вырываю у смерти.
- Фиг тебе, поганая. - В следующий миг я судорожно цепляюсь за ствол громадного дерева - ну да, дерева: зачем-то залез на дуб и сижу чуть ли не на самой вершине дурак дураком, к тому же весь облепленный грязью. Кругом лес, виднеются знакомые холмы, деревенька. Проспект? Какой, к лешему, проспект? Стреляться расхотелось. Спустился с дерева. Одежда грязная, мокрая. Мелькнула нехорошая догадка: я свернул в сторону и, прыгая по кочкам, углубился в болото; минут через семь на одной из кочек обнаружил свою кепку...
- Приехал охотник, - встретила меня жена, бледная, еще не совсем оправившаяся после болезни. - А тебе Миша обзвонился. Удивляется, что тебя нет. Говорю - на охоту уехал, смеется, не верит, ты с ним, Петя, разберись.
Только почистил перышки - звонок.
- Петр Иваныч, наконец-то, - закричал взволнованный Михаил, - почему вы ушли? Я ничего не понимаю.
- Погоди, Миша, откуда ушел, я же час назад как из деревни.
- Ну вот и вы туда же, - голос стал обиженным. - Вы же мне второй раз
жизнь спасли, а теперь ваньку валяете. Зачем, Петр Иваныч?
- Слушай, Миша, - слава Богу, сердце было в порядке, - говори толком.
- Ну вы даете, я же так и не понял:
как вы открыли дверь, да адрес-то мой новый кто вам сказал. Сбежали, Робин Гуд. Я проснулся утром, совсем рано -едва рассвело - от дикого грохота. Показалось, что запустили в окно камнем. Сна ни в одном глазу. Встал, одел протезы, натянул брюки, поперся к балкону. Смотрю - окна целы, открыл балконную дверь, одной ногой ступил на балкон, поскользнулся - потом выяснилось: соседи сверху закатали банки салата, выставили на балкон, одна лопнула, масло пролилось ко мне; короче говоря, я совершаю пируэт и, не успев еще ничего понять, оказываюсь висящим за бортом, цепляюсь за перила, карабкаюсь, пытаюсь подтянуться - руки железные, а ни черта не получается. Хочу крикнуть -хрена лысого, хрип какой-то. Что делать, качаюсь, протезы тянут вниз, руки начинают уставать, в голове гудит, читаю отходную. И вдруг влетаете на балкон вы, хватаете меня за руку, вытаскиваете на балкон, бросаете там и испаряетесь. Петр Иваныч, может, мне приснилось?
- Конечно, Миш, и мне тоже, - отве
чал я, мысленно считая до ста. - Ты утром дома? Так я загляну, поговорим...
Я не видал Мишку уже с полгода, за это время он переехал на новую квартиру. Адреса я не знал. Тем не менее, самонадеянно отправился по неизвестно какому адресу; доехал на метро до "Проспекта Вернадского", прошел пешком по улице Удальцова и добрался до белого проспекта - того самого, что видел накануне, в тульской глухомани, на рассвете, на пути к смерти. До сих пор мне не доводилось бывать на этом отрезке "Ленин-ки". Однако узнал улицу сразу, хотя было пасмурно и солнце пряталось в ватных облаках. Ну конечно, вот по левую сторону проспекта серая громада "Дома мебели", несколько магазинчиков, белые дома веером. Так, а вот и номер 112-й. Дышать веселее. Лифт не работал. Ничего, мы не гордые, пешочком. Второй этаж, третий... какая квартира, 19? Нажал кнопку звонка. Раздались тяжелые, осторожные шаги, дверь распахнулась. Миша...
- Такая вот байка, юноша, - закруглился Петр Иваныч, - а теперь прогуляйтесь ко мне, видите, - и он ткнул пальцем в живот, где в толстой зеленой материи штормовки темнела скромная, круглая дырочка...
В. РАТМАНСКИЙ.
"НЛО"
"Скандалы"
